http://gordei.narod.ru	СТРАНИЦА БОРИСА ГОРДЕЙЧИКА
	РАССКАЗЫ

К

упе было заперто. Я был один и расслаблялся, как мог. С сигаретой в руке я сидел на одном диване, положив ноги на другой, иногда смачивая горло армянским отборным коньяком. Моя Муза тоже курила красный LM, перемежая коньяк с кофе, который перед этим принесла любезная проводница. Музу она, естественно, не замечала. Хотя две сигареты создавали изрядное количество дыма, духоты не было: во-первых, вентиляция прекрасно работала, во-вторых, я привык к тому, что Муза много курит, а Муза привыкла к тому, что много курю я. Моя рука привычно обнимала Музу, а мысли были далеко.

Поезд качало. Пейзаж струился. Аромат кофе носился в воздухе. В нос шибало отборным коньяком. Сигаретный дым всплывал к потолку. Все это происходило на фоне неистребимого и неподдающегося описанию запаха железнодорожного вагона, перед которым с детства испытываешь душевный трепет. Но помимо всего этого неуловимые флюиды исходили и от Музы. Чем пахнет женское тело? Или это ее одежда? Женщина ли она? Одежда ли на ней? Это духи? Или такой женский пот? Или что иное? Доступно ли это иное нашему разумению? Если Музу не отпускать от себя несколько дней, выветрится ли этот запах? Остается ли он после исчезновения Музы, или эти флюиды также нематериальны, как и она сама? А какие еще эксперименты можно поставить с Музой и со всем тем, что ей присуще?

Вдруг в эту симфонию встрял едкий, чуждый и невнятный дух. Я резко распрямился. Муза водила пальчиком по матрацу и не реагировала. Обеспокоено поводя носом, я сказал "Что-то не так!". Муза не реагировала, выводя пальчиком на матраце какой-то кружочек. Еще раз обведя носом купе, я сказал: "Горим!". Недовольно подняв на меня глаза, она покачала головой и вернулась к своему занятию. Я судорожно проверил последствия трапезы на столе, заглянул под диваны, развернул сбившийся на полу коврик, и только потом, что-то почувствовав, отдернул Музину руку от матраца. Там дымилась дыра. "Я уже все придавила, — невинно сказала Муза, — оно уже не горит". "Это же вата! — закричал я, — Ее так не погасишь!". Ароматный кофе потек в дыру. Дыра наполнилась доверху, а затем матрац с удовольствием впитал Музин кофе. Так мы с матрацем сделали три раза. Его угол стал коричневым, казалось, что он урчал. Муза с сожалением смотрела на процедуру. "Кофе жалко..." — сказала она. "А матрац?" — спросил я.

Больше мы не возвращались к этой теме. Ведь у нас были и другие дела.

К

огда я остался один, а поезд с Музой был уже далеко, я почувствовал в себе что-то нехорошее. Может быть, я обидел Музу? Вроде бы нет. Ни с кем другим я дела не имел. Что и где я сделал не так? Мучимый сомнениями, я не знал, куда себя деть.

О, матрац!

Он остался лежать мокрый, с дырой, прикрытой прожженной простыней, со скомканным одеялом поверх этого безобразия.

И тут до меня дошло! Ведь Муза поехала дальше со всем этим! А любезная проводница, прибираясь в купе, обязательно наткнется на изувеченный матрац! И уж тут она заметит Музу! Не может не заметить! Она же материально ответственная! Материально! Что с того, что Муза нематериальна? К ней вполне можно предъявить материальные претензии. Правда, Муза могла перейти в другое купе, или даже в другой вагон, мало ли кого она может найти себе в длинном поезде, набитом пассажирами? Но я-то знаю этих любезных проводниц! Они поднимут хай! Они передадут по всем вагонам ее приметы. Например, опишут если не ее саму, то ее запах. Начальник поезда организует на нее облаву. Я мысленно представил себе проводниц, рыщущих по вагонам с вытянутыми носами, и содрогнулся. А если они подключат сюда пограничников с овчарками? Бедная Муза! Что ее ждет? Она же только на вид добродушная и отрешенная, она будет стоять за себя до конца, отбиваясь от проводниц и собак! Но ведь к ней могут предъявить и не только материальные претензии, ее могут уличить в том, что она проводила время с одиноким мужчиной в отдельном купе. Ее сдадут в полицию нравов, обвинят в террористическом поджоге поезда, в антигосударственной деятельности, в конце концов. У них это так просто. Тем более, что на нее уже шили дела и не все из них закрыты. Что теперь? Во всем виноват я, мне надо было покаяться перед проводницей, умерить ее претензии и обезопасить Музу от преследований. А теперь она одна со всем этим там, далеко, в идущем посреди ночи поезде.

Я попробовал явить себе Музу, но ничего не получилось. Эта Муза уже не явится мне. А жаль. Она была так хороша!

Н

а станции Чернявск было пусто и тихо. По ночному перрону бродил одинокий милиционер с дубинкой на поясе, но опасности от него не ощущалось. "Огоньку не найдется?" — спросил я, разминая пальцами сигарету. "Не найдется" — бросил он, не глядя. Я повернулся и пошел к вокзалу. "Стойте!" — раздался сзади властный голос. Я подчинился. С ментами лучше не шутить. Стойте, так стойте. А где же мой паспорт? Сейчас надо будет его предъявлять. В карманах нету. Придется потрошить сумку, и еще неизвестно, сумею ли я его найти. Сзади приближались шаги. "Стойте, не поворачивайтесь" — вспомнилось мне. Откуда это? А что еще у меня есть в сумке? Нет ли чего-либо предосудительного? Держится ли вокруг меня аромат Музы? Потащит ли он меня в отделение? Или ограничится проверкой на месте? Главное, сразу отыскать паспорт. "Держите" — строго сказал милиционер, протягивая мне горящую зажигалку. От сердца отлегло. Прикурилось легко. Вероятно, это волевое молодое скуластое лицо, освещенное мерцающей зажигалкой, пришлось бы Музе по нраву. Уж посимпатичней меня. И вообще, что она нашла во мне? Чем я ей приглянулся? А может, и не нашла ничего — так, задержалась возле меня на какое-то время, и запорхала по своим делам дальше. А мне тут разгребайся с ментами в Чернявске.

"Спасибо!" — сказал я и двинулся в сторону вокзала.

Все двери были заперты. Обойдя вокзал со всех сторон, и подергав все ручки я остановился, глядя на светящиеся окна. Внутри явно были люди. Как они туда попадают? Тут ближайшая дверь открылась, выпустив пару молодых людей, а я, не дав двери захлопнуться, прошел внутрь.

Кассовый зал был пуст. Все кассы были заперты. Побродив по зданию, я нашел другой кассовый зал. Несколько окошечек было открыто, ко всем стояли приличные для ночного времени очереди, а одно было почему-то пустое. Я подошел к нему и сказал: "Мне в столицу на ближайший поезд". "Ближайший поезд через четыре часа, купейный вагон, двести пятьдесят рублей" — ответило окошечко. "А нет чего-нибудь попроще и побыстрее?" "Нет" — отрезала строгого вида кассирша. Я покорно просунул деньги в глубину. За окошком началась жизнь. Кассирша что-то вколачивала в компьютер, куда-то звонила, заполняла какие-то бланки, долго пересчитывала деньги, ходила куда-то с ворохом бумаг. Наконец из окошка выступил билет с кучей ассигнаций, и кассирша сказала: "Поезд на третьем пути, отправление через 15 минут, купейный вагон, сто двадцать рублей". "А как же двести пятьдесят?" — тупо спросил я. "А никак" — ответила кассирша, усмехнулась и закрыла окошечко.

На перроне было пусто, и стоял светящийся киоск. Подойдя к нему, я увидел за стеклом бутылку "Нарзана". Это то, что мне надо после коньяка! Но за стеклом была и надпись: "ЗАКРЫТО". На всякий случай я постучал. Появилась сонная девица. "Закрыто здесь!" — сказала она. Я вздохнул. "Сбоку заходите!" — продолжила она и показала кивком на боковую дверь. Дверь была открыта, нарзан был из холодильника, девица мило улыбалась. Замечательный город Чернявск, думал я. Пока все хорошо.

Около вагона стояла проводница. "Мест нет!" — отрезала она при моем приближении. "А у меня билет" — робко сказал я. "Это совсем другое дело" — по доброму начала говорить она, — "Так бы сразу и сказал, что с билетом. Сейчас я все устрою".

А потом мимо проплыл вокзал Чернявска. И я полюбил этот город, никогда не побывав в нем и ничего по темноте в нем не увидев. Просто хороший город. Только поехали мы из него в разные стороны. А так — очень милый город.